\\\\\\\Мы уже начали разговор о глаголах. Что может быть интереснее? Поговорим о них еще. И на этот раз зададимся вопросом: с чем согласуется глагол?

\\\\\\\Вопрос этот с точки зрения преподавания русского языка иностранцам совсем не праздный. Потому что им, иностранцам, русские глаголы говорить придется. А значит, надо и понимать, как их говорить, то есть с чем согласовывать.

\\\\\\\По умолчанию им кажется, что глагол согласуется с субъектом, — с тем, кто совершает это действие или испытывает это состояние. И, возможно, в обычных языках так оно и есть. Но только не в русском. Россию, как говориться, аршином общим не измерить. Включая и язык. И глагол у нас согласуется принципиально не с субъектом. А идея подстраивать глагольную форму под субъект сидит в иностранных умах настолько глубоко, что — по моему убеждению, даже само понятие о субъекте на уроках русского как иностранного вредно, и слово это надо всячески обходить молчанием.

\\\\\\\Например, у Антона есть машина. И, например, мы это уже знаем, — в смысле, не столько факт из биографии небезызвестного Антона, сколько эту вот грамматическую модель: «у кого есть что». Для затравки я прошу рассказать, где тут какой падеж. Хотя от этого рассказа мое любопытство не удовлетворяется, а только разыгрывается сильнее. «Сейчас у Антона есть машина, — пускаюсь я в рассуждение. – Ну, а если не сейчас? Что, если эта ситуация была раньше? В прошлом году, например? Как же тогда сказать: у Антона … машина? Был, была, было или были?»

\\\\\\\Все как один, и за 15 лет практики преподавания РКИ – ни единого исключения, — отвечают:

\\\\\\\- Был.

\\\\\\\- А почему?

\\\\\\\- Потому что Антон – это он, — так же единодушно поясняли мне все и всегда.

\\\\\\\- А почему вы смотрите на слово «Антон»? Почему не хотите посмотреть, например, на слово «машина»? – подбрасываю я наводящий вопрос.

\\\\\\\- Потому что Антон – это субъект, — отвечали многие.

\\\\\\\Вот оно – вредоносное понятие субъекта!

\\\\\\\Правда, иные начинали колебаться. Иные, — те, которые новость об Антоне с машиной узнали не от меня первой, но раньше уже такой премудрости как-то обучались, — те начинали мяться и неуверенно, с робкой улыбкой, бормотать: «А-а, здесь субъект – это, каким-то образом, машина».

\\\\\\\Ну уж это, извините, полный бред. Любому здравомыслящему человеку очевидно, что в утверждении «у Антона есть машина» субъектом является Антон, а машина – объект обладания.

\\\\\\\Итак, Антон – это, без сомнения, субъект. Однако глагол согласуется не с субъектом, а…

\\\\\\\Я поднимаю палец и торжественно оглашаю первый пункт своего «трехступенчатого правила о согласовании глагола», своей методической гордости:

\\\\\\\ «В русском языке, когда мы хотим сказать глагол, мы всегда смотрим падеж №1 (в скобках для непосвященных: так на языке РКИ называется Именительный). Нам неважно, субъект это, или объект, или еще что-то другое. Нам важно только, что это падеж №1».

\\\\\\\И – проверка контакта:

\\\\\\\- Сейчас у Антона есть деньги. Раньше? У Антона…

\\\\\\\Как правило, контакт устанавливается с первой попытки:

\\\\\\\- Были! У Антона были деньги, — отзывается студент или целая группа, смотря кого учим.

\\\\\\\- А почему? Почему вы не хотите сказать «был»?

\\\\\\\- Потому что деньги – это они.

\\\\\\\- А потом? В следующем месяце? – продолжаю любопытствовать я. Надо же убедиться, что дошло все, как положено. – В следующем месяце у Антона …?

\\\\\\\- Будут деньги.

\\\\\\\Есть!

\\\\\\\- А почему «будут»? Почему вы смотрите на «деньги» и не смотрите на «Антона»?

\\\\\\\- Потому что «деньги» — это падеж №1, а «Антон» — падеж №2, — растолковывают непонятливому преподавателю взбодрившиеся иностранцы.

\\\\\\\УРА! Заработало!
\\\\\\\
\\\\\\\

\\\\\\\Я хочу спросить, есть ли у существительных лицо? Т.е. не в смысле фотомодель, и вообще не часть тела, а грамматическая категория лица? Подавляющее большинство лингвистов скажет: нет. И, мое глубокое убеждение, ответят они так потому, что для них это вопрос абстрактной теории. А практика, — практика преподавания русского языка для иностранцев, — показывает ровно обратное.
\\\\\\\И каким же это образом столь туманный вопрос может быть делом практики? — Спросите вы. — А вот таким. Представьте себе, что сидит перед вами группа китайцев. Нулевых. Ну, то есть, таких, которые только недавно начали изучать русский как иностранный. Одолели буквы, кое-какие слова и добрались, наконец, до первого в своей жизни русского глагола. До глагола «работать». Преподаватель РКИ торжественно выводит: «я работаю, ты работаешь, он/она работает», ну, и так далее.

\\\\\\\- Понятно?

\\\\\\\- Понятно, — согласным хором отвечают китайцы, и начинается опрос.

\\\\\\\- ТЫ, — возглашает преподаватель.

\\\\\\\- РаботаЕШЬ, — отзываются ученики.

\\\\\\\- МЫ! — напирает хозяин положения.

\\\\\\\- РаботаЕМ, — не унывают китайцы.

\\\\\\\- Я!

\\\\\\\- РаботаЮ, — опять не теряется группа.

\\\\\\\- Он? — интересуется преподаватель.

\\\\\\\- РаботаЕТ!

\\\\\\\- АНТОН?! – не унимается любопытный тичер.

\\\\\\\- РаботаЕТ, — тут же находятся ученики.

\\\\\\\Я проверяла много раз, на разных студентах, не только из Китая. Каждый раз одно и то же. Я называла того, кто работает, и в ответ слышала нужную форму. А завершался опрос неизменно – моим возгласом: «Антон!», и их откликом: «Работает!» И за 15 лет преподавания русского языка иностранцам я ни разу не видела, чтобы кто-нибудь споткнулся на этом переходе от личных местоимений к существительным. А если в этот момент спросить – хоть Лю Куна, хоть Марио, хоть кого бы то ни было еще, почему «АНТОН» — именно «работаЕТ», а не «работаЮ» или, допустим, «работаЕТЕ», — тут и Марио, и Джон, и Лю Кун, не задумываясь, ответят: «Потому что Антон – это он».

\\\\\\\Вот он – момент истины! Гениально, и, как все гениальное, просто. Вернемся к тому вопросу, с которого начали: есть ли у существительных в русском языке категория лица? В такой формулировке звучит несколько туманно. А в переводе с наукообразного на человеческий, или на язык РКИ, то же самое можно спросить примерно так: «Почему АНТОН – работаЕТ, а не работаЮ, или работаЕТЕ, или что-то еще другое?» И утверждение «потому что Антон – это он» равносильно утверждению «потому что Антон – это 3-е лицо». Иначе говоря, лицо у Антона есть. Третье. Как и вообще у любого русского существительного. Я так считаю.

\\\\\\\А как же иначе? – удивитесь вы. – А вот так, — скажу я вам. Так, как отвечает на вопрос об Антоне традиционная лингвистическая теория. А теория эта утверждает следующее.

\\\\\\\Во-первых, в русском языке у глаголов есть категория лица.

\\\\\\\Во-вторых, категория лица -  это не «собственная» категория глагола, как, например, время или наклонение, а согласовательная: она зависит от лица «главного слова».

\\\\\\\В-третьих, таким «главным словом», с которым глагол согласуется по лицу, должно быть личное местоимение в Именительном падеже; часто оно же обозначает субъект действия.

\\\\\\\Пункты, изложенные до сих пор, оспорить невозможно. И все они описывают первую часть нашего опроса: если ТЫ, то работаЕШЬ, а если МЫ, — значит, работаЕМ, и так далее. А вот если в Именительном падеже стоит не личное местоимение, а существительное?

\\\\\\\Глагол всегда согласуется с тем словом, которое стоит в Именительном падеже, — согласуется по числу, по лицу, в прошедшем времени по роду. Например, «АНТОН работаЛ над этим проектом, а АННА работаЛА, и вообще все СОТРУДНИКИ работаЛИ». Это раньше. А если сейчас? В настоящем времени должно идти согласование по лицу. А лица, как утверждает классическая лингвистическая теория, у существительных нет – согласовываться не с чем.

\\\\\\\Вообще, такие случаи, когда глаголу не с чем согласовываться по какой-нибудь грамматической категории, в русском языке время от времени встречаются. Возьмем, например, такое предложение: «Светает». Или: «Рассвело». Ну и как тут согласуешься, спрашивается? Кто светает, кто рассвел? Нет его, нет и быть не может. А глагол сказать как-то надо. Для таких ситуаций существует правило: если по числу, лицу или роду согласование невозможно, по умолчанию используется форма единственного числа, 3-его лица, среднего рода.

\\\\\\\Итого, классическая лингвистика на вопрос о том, почему АНТОН именно работаЕТ, предлагает нам отвечать так: Антон – это существительное, у существительных лица нет, следовательно, согласование по лицу невозможно, следовательно, используем форму 3-его лица.

\\\\\\\Вы представляете? Такую горожу нагородить – вместо того, что очевидно и нулевому китайцу: «АНТОН работаЕТ, потому что АНТОН –это ОН!» А теперь напрягите воображение посильнее и попытайтесь представить еще, каким образом эту замечательную лингвистическую абракадабру бедный преподаватель русского как иностранного будет доносить до сознания нулевого китайца. Это вместо того, чтоб после позывных «ОН» и отклика «работаЕТ» безо всякого перехода решительно заявить «АНТОН» и услышать все то же «работаЕТ» в ответ (потому что Антон это он), бедолаге придется поглубже вдохнуть и начать толковать что-то вроде: «АНТОН – это не ОН, АНТОН – это не знаем, работаЮ, работаЕШЬ, работаЕТ или как, и поэтому говорим работаЕТ». «Пу-ши-до!» — отрежет Лю Кун, — «ноу андестенд».

\\\\\\\И зачем, спрашивается, так заморачивать голову бедному парню? Не лучше ли просто согласиться, что АНТОН – это все-таки ОН? Или, иначе: АНТОН – это 3-е лицо!
\\\\\\\
\\\\\\\

\\\\\\\В прошлый раз мы стали говорить о том, что смыслы, которые одни языки передают только на лексическом уровне, другие могут передавать на уровне грамматики. Это вопрос интересный, и, когда мы преподаем русский язык иностранцам, разбираться в нем нужно. Ведь то, что отдельное слово на одном языке звучит так, а на другом как-то эдак, никого не удивляет, это ясно и ребенку. А вот когда человек натыкается на то обстоятельство, что для значения, которое он привык говорить словом, в другом языке есть отдельное грамматическое правило, — тут он испытывает настоящий культурный шок. И этого шока – иностранцам, взявшимся за изучение русского, не избежать никак.

\\\\\\\Например, в китайском языке у глаголов нет категории времени. Если китаец хочет сказать, что он что-то делал вчера, он так и говорит, словом: «вчера». И никакой особой формы «делал», соответствующей этому «вчера» и отличающейся от формы «делаю» для «сейчас» и «буду делать» — если дело будет завтра, у него нет. И когда китайцы обнаруживают такие вещи в русском, они изумляются примерно так же, как изумились бы вы, если б решили поучить, допустим, македонский, — язык с дивной системой глагольных наклонений. Мыслимое ли дело: в этом самом македонском языке на грамматическом уровне, при помощи отдельного наклонения глагола, выражается смысл «я сам, вообще-то, не видел, это чисто Вася сказал». Подумать только! Язык-правдолюбец! Как сманипулировать, как соврать, как выдать желаемое за действительное на языке, где сама грамматическая структура каждый раз обязывает тебя уточнять: «а, кстати: ты это сам видел, или ты чисто с Васиных слов?» И замять этот вопрос, как говорится, для ясности, невозможно. Вот такие чудеса!

\\\\\\\Ну да ладно, глаголы. Это мы возвращаемся к русскому как иностранному. В большинстве языков формы времени у глаголов все-таки есть, так что удивление Лю Куна по этому поводу разделит мало кто. Да и сам Лю Кун удивится только при том условии, что английского раньше не учил. Вот то ли дело – падежи. Это куда экзотичнее. Тут не только Лю Кун, тут и Том схватится за голову и станет нервно хихикать. А у кого-нибудь более темпераментного, скажем, Хусейна, уже после второго лопнет терпение. Он встанет и хлопнет по столу: «Я считаю, для иностранцев падежи надо от-ме-нить!» «Стрелянто пистолето! – хлопнет по столу после третьего падежа потерявший терпение Марио. – I will kill you, sooner or later. Почему вы не можете говорить все предлогами? Как нормальные люди: in, to, of, — и все понятно!»

\\\\\\\- Ну, предлоги у нас тоже есть, — станет было оправдываться преподаватель русского как иностранного.

\\\\\\\- Как, и предлоги, и падежи?! – и оторопелый Марио выпучит глаза с выражением беспредельного изумления и ужаса. – Я точно убью вас. Рано или поздно.

\\\\\\\И вот, правда, зачем нам – и предлоги, и еще падежи? Если многие другие языки превосходно обходятся одними предлогами?

\\\\\\\Ну, некоторые смыслы мы передаем только падежными окончаниями, без помощи предлогов. Например: «Миша Машу любит. Мишу Маша – недолюбливает». Здесь окончание «-у» несет смысл «тот, на кого направлено чувство», а окончание «-а» — «тот, кто это чувство испытывает». И не будь на конце этих буковок, мы бы совершенно потерялись в потоке эмоций безо всякой организации: «Маш… Паш… терпеть не может». Так кто кого? Маша Пашу, или Паша Машу?

\\\\\\\Ну, хорошо. Здесь, хоть и есть от чего лопнуть терпению, но, по крайней мере, понятно, для чего русским эти окончания нужны. А вот возьмем, к примеру, фразу: «Миша с Пашей не знаком».  «С Пашей»: предлог «с» и окончание «-ей». Ну и на кой, спрашивается, Паше это «-ей» пригорело, если и после одного только «с» уже всем все ясно?

\\\\\\\В теории, объяснить это загадочное явление можно так. Восприятие звучащей речи – процесс очень сложный. Недаром не удается сконструировать устройство, которое распознавало бы звучащее сообщение  с такой же точностью, как это делает человек. Но и для живого человека эта задача не так уж проста. Обратите внимание: фамилии и вообще незнакомые слова мы просим произносить медленно и утрированно четко, а то и диктовать по буквам: «Борис, Леонид, Елена, Зинаида, — Блез. Блез Паскаль». А не то – даже носитель языка, для которого каждый звук в отдельности здесь роднее родного, на слово целиком отреагирует примерно так: «Куда, куда влез? Паскаль-то?» Да никуда не влез, имя это у него такое. И о чем это говорит? – О том, что, безошибочно распознавая осмысленные фразы, человек, тем не менее, не способен распознать без ошибок просто некий звукоряд, не связанный в его сознании ни с каким смыслом. Из речевого потока мы улавливаем только обрывочные звучания, а остальное достраиваем сами. Автоматически, безо всяких сознательных усилий, но именно достраиваем, руководствуясь своими знаниями о данном языке, — о том, какие в нем есть слова, как из этих слов складываются предложения и т.д. Даже в идеальных условиях, в полнейшей тишине, процесс распознания звучащей речи идет таким образом. А если мы в метро, где от грохота закладывает уши, а если разговариваем по старому телефону в полуподвальном помещении, так что до слуха сквозь шипение трубки доносится только слабое кваканье? Но и в таких условиях мы как-то ухитряемся понять, что нам сказали.  Хотя потери акустической информации здесь огромны. Так вот, как будто из сочувствия к нашим трудностям, язык стремится информацию дублировать, выражать одно и то же двумя, а то и тремя разными способами сразу: если что-то и потеряется, то, в любом случае, того что останется, должно хватить для адекватного понимания фразы в целом. Вот почему один и тот же смысл, скажем, «субъект – второй участник ситуации», выражается и предлогом «с», и окончанием «-ей», — это на грамматическом уровне, — да еще и заложен в лексическом значении слова «знаком», которое уже само по себе подразумевает, что должен быть не только тот, кто знаком, но и кто-то второй – с кем этот первый успел познакомиться.

\\\\\\\Такие вещи происходят сплошь и рядом. Для передачи смысла «раньше» грамматическая форма прошедшего времени глагола соседствует в предложении со словом «вчера», или «в прошлом году». Значение «два или более», заложенное в грамматической форме множественного числа существительного, тут же может дублироваться словом «много», да еще и множественным числом прилагательного в придачу.  Значение просьбы облекается в форму повелительного наклонения глагола и дополнительное слово «пожалуйста», и так далее.

\\\\\\\Это в русском. Не все языки дублируют именно эти смыслы и именно этими способами, но дублируют – все. И до тех пор, пока наш великий и могучий РКИ дублирует то же и так же, как это проделывает родной язык любознательного чужеземца, с нервами у этого чужеземца все будет в порядке. Но как только русский начинает оригинальничать – в иностранной душе зарождается буря протеста «на кой это надо». Так, для Лю Куна странно, зачем в конце глагола приделывать «-л» в смысле «раньше», если и так уже есть слово «раньше». Том не китаец, и его этим не проймешь: в его родном английском смысл «раньше» тоже зашит внутри глагольной формы. Точно так же, захочет, к примеру, Марио сказать, что на дороге много машин, — и его не смутит, что самого по себе слова «много» для этого еще не достаточно, но, чтобы выразить столь тонкое наблюдение, его надо подкрепить формой множественного числа от слова «машина». Однако ж если машины эти, во множестве голосящие в пробке на Садовом, еще и дорогие, то зачем говорить во множественном числе «дорогие», — тут уж и у Тома, и у Марио нервы вытянутся в струнку. И не от предвкушения долгой дороги к дому, а оттого, что в их языках прилагательные по числам не изменяются.

\\\\\\\А вот еще пример, который умиляет даже меня, профессионала в деле преподавания русского языка иностранцам: «Одна красивая девушка стояла у окна». Мысль о том, что существо, стоявшее у окна, было женского пола, здесь выражено целых 4 раза. В лексическом значении слова «девушка» плюс в грамматических формах слов «один», «красивый» и «стоять». И скажите на милость, почему русский язык так щепетилен в этом вопросе? Как же мы боимся перепутать пол настолько, что навязчиво информируем о нем аж четырьмя разными способами? Что такого с нашими девушками? Или, может быть, с мужчинами? Не знаю, не знаю, не знаю.
\\\\\\\
\\\\\\\